Окончание статьи С. Васильева о Николае Грибачеве. Очень понравился стих «В пути»
Часть первая. Статья С. Васильева о Н. Грибачеве
Часть вторая. Статья С. Васильева о Н. Грибачеве
Интересно написана поэма «Рядом с нами». Это — цепь лирико-публицистических отступлений, связанных одним героем. Несмотря на умышленное нарушение канонического построения поэмы, главное лицо повествования Степан Петрович Холодков, человек, потерявший почву под ногами, все время находится в хитром фокусе сюжета, в движении, психологически развивается. Исподволь, с жизненными подробностями, человечно рисует Николай Грибачев портрет своего героя, не прибавляя лишних достоинств, но и не убавляя свойственных ему недостатков. Именно поэтому так убедительно выглядит ироническая характеристика, которую дает поэт Холодкову:
...А он и то перезабыл,
что раньше приобрел.
Всю жизнь он лишь руководил,
лишь возглавлял и вел...
Поэма сильна пафосом убежденного осуждения мещанства, самоуспокоенности, нравственной лени. Этот пафос осуждения и развенчания распространяет поэт не только на Холодкова, но и на его супругу, закисшую в атмосфере обывательского благополучия:
...А там влюбленная жена,
окончив третий курс,
к нему уехала она,
а там вошла во вкус
веселья, сытости, тепла,
вросла душой в уют.
А там в заочный перешла,
а там и вовсе не смогла
окончить институт.
В поэме много зорко увиденных жизненных деталей быта, реальных житейских противоречий, не зачеркивающих, однако, будущей судьбы героев, а подсказывающих им, как изменить судьбу к лучшему. Зрелой поэтической мудростью насыщен конец поэмы: Один закон для всех нас есть, он праведен и прост: по силам — труд, по знаньям — пост, и по заслугам — честь! По-разному, вероятно, отнеслись читатели к поэме, но в одном, думается, не смогли отказать ей все: в злободневности, в партийности, в индивидуальном подходе к решению весьма сложной проблемы — становления характера нового, советского гражданина, преодоления им собственных ошибок, происходящих иногда по недоразумению, иногда по причине потери обыкновенного чувства самоконтроля.
Если поэму «Ким Ир Сен» я назвал пространным поэтическим монологом, то поэму «Америка, Америка...» с полным основанием можно назвать поэтическим диалогом. Разговор идет в поэме между поэтом, странствующим по осенним горным дорогам Америки, и «маленькой американкой с русской кровью», «светловолосой девушкой с нежным ртом», расспрашивающей о том, что сегодня делается в России, где родился и жил ее «старый папа». Прежде и раньше другого в поэме «Америка, Америка...» бросается в глаза заметно угловатая, освобожденная от строгой метрики, порой даже, я бы сказал, рискованно расшатанная манера повествования, никогда ранее не применявшаяся Николаем Грибачевым.
Поначалу это настораживает и мешает восприятию прочитанного, но, постепенно углубляясь в текст, следишь уже не за формой, а за умыслом сказанного. Далекая заокеанская земля простирается перед взором поэта, чужие пейзажи плывут слева и справа, по уважительно, по-русски благоговейно начинается рассказ о страдном времени года:
Осень, осень!
Она и там и дома,
Надевает теперь свою сельскую шаль.
И длинна ее вечеров истома,
И светла золотая ее печаль.
И земля прохладна, и свежа, обширна,
И все дальнее в синьке растворено.
А нас со свистом уносит машина
В город Рино.
И вот возникают спокойные в своей рассудительности, но разительные по своей «несопоставимости», не географические, а социальные параллели между американским образом жизни и советской действительностью. С одной стороны — миллионы лишенных единства, разрозненных и раздробленных фермерских хозяйств, с другой стороны — коллективный колхозный строй нашей новой деревни. С одной стороны — чудовищные факты безработицы, доводящей трудовых людей до отчаяния, с другой стороны — нехватка рабочих рук, необходимых на бесчисленных площадках развернутого социалистического строительства. Непримиримо «сталкиваются лбом» такие понятия, как доллар, возведенный в божеский ранг, и обобществленная народная собственность, культ алчной личной наживы и бескорыстный государственный интерес. Беседа поэта с юной спутницей, исполняющей обязанности гида, дружеский, иногда запальчивый спор двух путешественников понемногу приобретает форму состязания двух миров, двух систем. Без излишних социологических нажимов, без назойливой нравоучительности, как бы балагуря, «шутя и играя», ведет беседу Николай Грибачев, отдавая должное увиденному, но сердцем и мыслями, всем существом своим оставаясь на родине. И, вероятно, оттого, что ни на одну минуту не покидает поэта хозяйская дума о родимых далях, он так участливо относится к окружающему, иногда очень похожему на родное, на русское.
Доброжелательно, радуясь хорошему и осуждая плохое, желая удачи трудовому американскому люду, пишет советский поэт-коммунист о капиталистической стране, которую он посетил не один раз и о которой с полным правом может сказать:
Не по слухам я знаю тебя, Америка,
Не чужие побаски засунул резинкой в рот,
Я прошел от Гудзона, что плещет волною мелко,
До Золотых Ворот.
От Бродвея до гор и долин Калифорнии,
До кукурузных полей и коровьих стад.
И текли по лицу моему неоновые молнии
Твоих автострад и твоих эстрад...
Хороши многие послевоенные лирические стихи Николая Грибачева. Наиболее удавшиеся из них всерьез свидетельствуют о своеобычности его стиля. Я уже в начале статьи цитировал стихотворение «Своему сердцу». К нему, как к правофланговому, примыкают «Прощай, зима!», «К весне», «Ожидание», «Дождик», «Тишина», «Той, которую любил», «Я видел степи и леса...». Это все произведения элегической окраски, но обязательно соединяющие в себе элементы человеческой грусти с неподдельным оптимизмом.
Николай Грибачев — мастер изображения русской природы, знаток родного пейзажа. В этом смысле у него есть свои вершинные достижения, такие, например, как «Раздумье» и «Дождик». Отличаются гражданским задором стихотворения «Сын полюбил...», «Возвращаясь из далека» и «Из женевского дневника». Из этих трех, без сомнения, лучшими являются два первых.
После основательной и боевой книжки «Женевский репортаж» стишок под названием «Из женевского блокнота» кажется бледным довеском к богатой журналистской биографии автора и, к сожалению, заметно ослабляет впечатление, полученное когда-то при чтении боевой «международной» прозы.
С годами поэзия Николая Грибачева, по-моему, несмотря на всю свою элегичность, окрашивается все заметнее в сатирические тона. Сочетание лирики и сатиры наблюдалось в работе поэта и раньше, но в последней его новой стихотворной книге «Сталь и моль» ноты иронии и даже сарказма зазвучали с очевидной настойчивой отчетливостью. Не знаю, как кому, а мне любо-дорого читать вот такие прозрачные до дна, полные чувства собственного достоинства и убежденности строки, открывающие книгу:
Не в стороне,
А на ветру стою,
Не забиваюсь в щель при непогоде,
Не признаю
Подыгрываний моде,
Суда мещан не признаю.
И под любою критикой прострельной,
В которой их искусны языки,
Не подсюсюкну
Лирикой постельной
И не сыграю правдой в поддавки.
Уже не раз охаян и оболган,
Слыхавший улюлюканье и свист,
Я, Словно верующий перед богом,
Перед моим народом
Сердцем чист!
А если где-то выпил не к поре
Иль женщиной залюбовался стройной,
Так я еще
Не прах заупокойный
И не монах в монастыре.
Легче всего назвать такие стихи декларативным заявлением. Да, в приведенных строках явственно слышится трубный голос программных мыслей автора. Но в том-то и ценность этой резкой программности, что она на поверку не остается безответственной громкой фразой, а подтверждается всей творческой практикой поэта. За пламенным и открытым словом стоит принципиальное партийное дело, дело защиты передового социалистического искусства, укрепление завоеванных позиций, неуступчивость в борьбе с инакомыслящими. В книге «Сталь и моль» в обоих ее разделах, почти в любом стихотворении ощущаешь эту грибачевскую боевую собранность, готовность с честью постоять за правоту своих твердых взглядов. Вот как прекрасно выражены эти бойцовские свойства в стихотворении, призывающем помнить об угрозе новой мировой бойни:
Я не под тихим небом рос,
Не при погоде голубой,
Я, руки выкинув вразброс,
Лежал под всяческой пальбой;
Я не лозняк — что мне гроза!
Что вихрь — я не тростник сухой!
Но до грозы за полчаса
Иной у чувств и мыслей строй.
И глаз за тридевять земель
Уже нащупывает цель,
И пальцы сводятся слегка
Предощущением курка.
Таков наш век — он в драках весь,
В его любовь, дерзанья, сны
Вжилась жестокая болезнь —
Предопасение войны.
И нам стоять настороже,
В своем полку идти, пока
На новом где-то рубеже
Не посветлеют облака!
Говоря о высоте, добытой ценой ссадин, ценой преждевременно залегших складок возле рта, обращая взгляд на прожитые строительные будни и страшные схватки с фашизмом, Николай Грибачев встряхивает, будоражит душу читателя: если ты не слеп, если ты способен видеть и вникать в суть минувшего, ты поймешь, сколько нам стоило восхождение на вершину.
И догадаешься, пожалуй,
Что будет с тем, кто как-нибудь
По опрометчивости шалой
Нас вниз попробует столкнуть!
Этой же определенностью, темпераментом гражданина и солдата, редкостью линий и бескомпромиссностью заряжены стихи «Тем, кто молод пока», «Первооснова», «Дымный ворс шинели», «Бушуй!», «Спасите ваши души», «Затем!..» и, в особенности, «Признаю»:
Что, драчлив?
Признаю не споря.
А откуда и быть мне, кстати,
Усыпляющим ветром с поля,
Новомодным пальто на вате?..
...Я веселым и в тон одетым,
Зная, чьи и где интересы,
На приемы шел к президентам
И к бандитам из желтой прессы.
Что ж мне, травкой стлаться под ноги,
«Рад стараться!» — бубнить кому-то?
Я, как вечный солдат в дороге,
В полной форме встречаю утро.
И пока душа не остыла,
Не сплыла на покой по мраку,
Ради жизни — на силу сила!
— Подымаюсь рывком в атаку!
По-своему привлекательны и остроумны пародийные стихи из раздела «Подражания моде». Первенствует здесь «Вселенная на квасе», лукавая имитация довольно распространенного строчкогонства белым стихом, обычно неоправданно длинным и перегруженным наукообразными разглагольствованиями. Пародия жжет, но на мой взгляд, все же малость проигрывает из-за отсутствия адресата. Язвительно, прямолинейно действуют заключительные строчки из «Главной темы», сатирической миниатюры, высмеивающей некоторых поэтических перестарков, добрый десяток лет исправно бреющих бороды, но бравирующих своей молодостью:
Самих себя поем — дневно ли, звездно ли,
Свой рост, свой ум, талантливость свою,
Что? Мы героя времени не создали?
Так некогда ж! Поем.
Цвень-цвень! Фью-фью!
Иронические достоинства в пародийных стихах Николая Грибачева, как говорится, налицо, но пародийные стихи все-таки явно уступают по силе воздействия взволнованному, по-настоящему гневному и трепетному стихотворению «Сталь и моль», созданному по крупному счету, пронизанному историзмом. Поэт ставит перед собой задачу раскрытия взаимоотношений старшего, революционного поколения отцов с поколением молодых людей, принимающих эстафету строительства нового мира. Воспевая нержавеющую сталь героических деяний отцов, закаленных в бою и в труде, перенесших тяжкие испытания и достигших старости, Николай Грибачев восклицает:
Но не зря им муки
Были суждены,
Но не зря их руки
Были сплетены.
Травы в росах поздних,
Песня соловья —
На дорогах
Звездных
Их Сыновья!
Но, к сожалению, сыновья сыновьям рознь. Попадаются еще в среде молодежи этакие дремотные хлыщи, с напускным «шиком» усталости поплевывающие на вся и на всех, с издевкой брюзжащие о прошлом и настоящем. Вот про таких лоботрясов, вернее, вот про такую моль, осмелившуюся вершить свой насекомый суд над горделивой старостью отцов, и говорит возмущенный поэт во весь размах грозного сарказма:
Так не лезь ты, модник,
Как кур во щи,
девок-однодневок
Ступай ищи,
Чадом ресторанным
Кидай их в сон,
Портновским стараньем
Дави фасон.
Только здесь ты полностью
Вьїкинь спесь, с
Грубостью и пошлостью
Брось, не лезь.
По чужим,
По подленьким
Не ползи следам,
Не глумись над подвигом —
В зубы Дам!
Иному всепрощающему, может статься, такой финал покажется непедагогичным, недостаточно деликатным, а я лично нахожу его закономерным, в самый раз. Общеизвестны успехи Николая Грибачева в области публицистической деятельности и в области художественного рассказа, но, упоминая об этом, я даже в малой мере не ставлю перед собой задачу анализировать Грибачева-прозаика. Это — особая тема для разговора, требующая и специального понимания предмета и места для разбора. Я лишь включил в круг своего внимания полюбившиеся мне стихотворные работы Николая Грибачева. Поэтому закончу статью примерно тем, с чего начал: многое успел сделать поэт! Щемит сердце, когда перечитываешь стихотворение «В пути», в котором, как в гулком весеннем лесу, перекликаются юность и зрелость и, как в зеркале майского половодья, отражается трудно завоеванная слава мастера:
...Соловьи поют — осатанели.
Рощи дремлют.
А навстречу мне
В куртке, перешитой из шинели,—
Паренек с котомкой на спине.
Сероглазый, русый, крепко сбитый —
День весны моей полузабытой,
Молодость без шрамов и наград.
— Ты куда?
— Учиться в Ленинград!
Сторонюсь, тропинку уступая.
И, забыв, тотчас же про меня,
Он уходит, словно утопая
В теплых травах, в синей дымке дня,
Над рощей облака теснятся,
И дорога катится за холм,
И готов я жизнью поменяться
С незнакомым этим пареньком.
1967
Часть первая. Статья С. Васильева о Н. Грибачеве
Часть вторая. Статья С. Васильева о Н. Грибачеве
Интересно написана поэма «Рядом с нами». Это — цепь лирико-публицистических отступлений, связанных одним героем. Несмотря на умышленное нарушение канонического построения поэмы, главное лицо повествования Степан Петрович Холодков, человек, потерявший почву под ногами, все время находится в хитром фокусе сюжета, в движении, психологически развивается. Исподволь, с жизненными подробностями, человечно рисует Николай Грибачев портрет своего героя, не прибавляя лишних достоинств, но и не убавляя свойственных ему недостатков. Именно поэтому так убедительно выглядит ироническая характеристика, которую дает поэт Холодкову:
...А он и то перезабыл,
что раньше приобрел.
Всю жизнь он лишь руководил,
лишь возглавлял и вел...
Поэма сильна пафосом убежденного осуждения мещанства, самоуспокоенности, нравственной лени. Этот пафос осуждения и развенчания распространяет поэт не только на Холодкова, но и на его супругу, закисшую в атмосфере обывательского благополучия:
...А там влюбленная жена,
окончив третий курс,
к нему уехала она,
а там вошла во вкус
веселья, сытости, тепла,
вросла душой в уют.
А там в заочный перешла,
а там и вовсе не смогла
окончить институт.
В поэме много зорко увиденных жизненных деталей быта, реальных житейских противоречий, не зачеркивающих, однако, будущей судьбы героев, а подсказывающих им, как изменить судьбу к лучшему. Зрелой поэтической мудростью насыщен конец поэмы: Один закон для всех нас есть, он праведен и прост: по силам — труд, по знаньям — пост, и по заслугам — честь! По-разному, вероятно, отнеслись читатели к поэме, но в одном, думается, не смогли отказать ей все: в злободневности, в партийности, в индивидуальном подходе к решению весьма сложной проблемы — становления характера нового, советского гражданина, преодоления им собственных ошибок, происходящих иногда по недоразумению, иногда по причине потери обыкновенного чувства самоконтроля.
Если поэму «Ким Ир Сен» я назвал пространным поэтическим монологом, то поэму «Америка, Америка...» с полным основанием можно назвать поэтическим диалогом. Разговор идет в поэме между поэтом, странствующим по осенним горным дорогам Америки, и «маленькой американкой с русской кровью», «светловолосой девушкой с нежным ртом», расспрашивающей о том, что сегодня делается в России, где родился и жил ее «старый папа». Прежде и раньше другого в поэме «Америка, Америка...» бросается в глаза заметно угловатая, освобожденная от строгой метрики, порой даже, я бы сказал, рискованно расшатанная манера повествования, никогда ранее не применявшаяся Николаем Грибачевым.
Поначалу это настораживает и мешает восприятию прочитанного, но, постепенно углубляясь в текст, следишь уже не за формой, а за умыслом сказанного. Далекая заокеанская земля простирается перед взором поэта, чужие пейзажи плывут слева и справа, по уважительно, по-русски благоговейно начинается рассказ о страдном времени года:
Осень, осень!
Она и там и дома,
Надевает теперь свою сельскую шаль.
И длинна ее вечеров истома,
И светла золотая ее печаль.
И земля прохладна, и свежа, обширна,
И все дальнее в синьке растворено.
А нас со свистом уносит машина
В город Рино.
И вот возникают спокойные в своей рассудительности, но разительные по своей «несопоставимости», не географические, а социальные параллели между американским образом жизни и советской действительностью. С одной стороны — миллионы лишенных единства, разрозненных и раздробленных фермерских хозяйств, с другой стороны — коллективный колхозный строй нашей новой деревни. С одной стороны — чудовищные факты безработицы, доводящей трудовых людей до отчаяния, с другой стороны — нехватка рабочих рук, необходимых на бесчисленных площадках развернутого социалистического строительства. Непримиримо «сталкиваются лбом» такие понятия, как доллар, возведенный в божеский ранг, и обобществленная народная собственность, культ алчной личной наживы и бескорыстный государственный интерес. Беседа поэта с юной спутницей, исполняющей обязанности гида, дружеский, иногда запальчивый спор двух путешественников понемногу приобретает форму состязания двух миров, двух систем. Без излишних социологических нажимов, без назойливой нравоучительности, как бы балагуря, «шутя и играя», ведет беседу Николай Грибачев, отдавая должное увиденному, но сердцем и мыслями, всем существом своим оставаясь на родине. И, вероятно, оттого, что ни на одну минуту не покидает поэта хозяйская дума о родимых далях, он так участливо относится к окружающему, иногда очень похожему на родное, на русское.
Доброжелательно, радуясь хорошему и осуждая плохое, желая удачи трудовому американскому люду, пишет советский поэт-коммунист о капиталистической стране, которую он посетил не один раз и о которой с полным правом может сказать:
Не по слухам я знаю тебя, Америка,
Не чужие побаски засунул резинкой в рот,
Я прошел от Гудзона, что плещет волною мелко,
До Золотых Ворот.
От Бродвея до гор и долин Калифорнии,
До кукурузных полей и коровьих стад.
И текли по лицу моему неоновые молнии
Твоих автострад и твоих эстрад...
Хороши многие послевоенные лирические стихи Николая Грибачева. Наиболее удавшиеся из них всерьез свидетельствуют о своеобычности его стиля. Я уже в начале статьи цитировал стихотворение «Своему сердцу». К нему, как к правофланговому, примыкают «Прощай, зима!», «К весне», «Ожидание», «Дождик», «Тишина», «Той, которую любил», «Я видел степи и леса...». Это все произведения элегической окраски, но обязательно соединяющие в себе элементы человеческой грусти с неподдельным оптимизмом.
Николай Грибачев — мастер изображения русской природы, знаток родного пейзажа. В этом смысле у него есть свои вершинные достижения, такие, например, как «Раздумье» и «Дождик». Отличаются гражданским задором стихотворения «Сын полюбил...», «Возвращаясь из далека» и «Из женевского дневника». Из этих трех, без сомнения, лучшими являются два первых.
После основательной и боевой книжки «Женевский репортаж» стишок под названием «Из женевского блокнота» кажется бледным довеском к богатой журналистской биографии автора и, к сожалению, заметно ослабляет впечатление, полученное когда-то при чтении боевой «международной» прозы.
С годами поэзия Николая Грибачева, по-моему, несмотря на всю свою элегичность, окрашивается все заметнее в сатирические тона. Сочетание лирики и сатиры наблюдалось в работе поэта и раньше, но в последней его новой стихотворной книге «Сталь и моль» ноты иронии и даже сарказма зазвучали с очевидной настойчивой отчетливостью. Не знаю, как кому, а мне любо-дорого читать вот такие прозрачные до дна, полные чувства собственного достоинства и убежденности строки, открывающие книгу:
Не в стороне,
А на ветру стою,
Не забиваюсь в щель при непогоде,
Не признаю
Подыгрываний моде,
Суда мещан не признаю.
И под любою критикой прострельной,
В которой их искусны языки,
Не подсюсюкну
Лирикой постельной
И не сыграю правдой в поддавки.
Уже не раз охаян и оболган,
Слыхавший улюлюканье и свист,
Я, Словно верующий перед богом,
Перед моим народом
Сердцем чист!
А если где-то выпил не к поре
Иль женщиной залюбовался стройной,
Так я еще
Не прах заупокойный
И не монах в монастыре.
Легче всего назвать такие стихи декларативным заявлением. Да, в приведенных строках явственно слышится трубный голос программных мыслей автора. Но в том-то и ценность этой резкой программности, что она на поверку не остается безответственной громкой фразой, а подтверждается всей творческой практикой поэта. За пламенным и открытым словом стоит принципиальное партийное дело, дело защиты передового социалистического искусства, укрепление завоеванных позиций, неуступчивость в борьбе с инакомыслящими. В книге «Сталь и моль» в обоих ее разделах, почти в любом стихотворении ощущаешь эту грибачевскую боевую собранность, готовность с честью постоять за правоту своих твердых взглядов. Вот как прекрасно выражены эти бойцовские свойства в стихотворении, призывающем помнить об угрозе новой мировой бойни:
Я не под тихим небом рос,
Не при погоде голубой,
Я, руки выкинув вразброс,
Лежал под всяческой пальбой;
Я не лозняк — что мне гроза!
Что вихрь — я не тростник сухой!
Но до грозы за полчаса
Иной у чувств и мыслей строй.
И глаз за тридевять земель
Уже нащупывает цель,
И пальцы сводятся слегка
Предощущением курка.
Таков наш век — он в драках весь,
В его любовь, дерзанья, сны
Вжилась жестокая болезнь —
Предопасение войны.
И нам стоять настороже,
В своем полку идти, пока
На новом где-то рубеже
Не посветлеют облака!
Говоря о высоте, добытой ценой ссадин, ценой преждевременно залегших складок возле рта, обращая взгляд на прожитые строительные будни и страшные схватки с фашизмом, Николай Грибачев встряхивает, будоражит душу читателя: если ты не слеп, если ты способен видеть и вникать в суть минувшего, ты поймешь, сколько нам стоило восхождение на вершину.
И догадаешься, пожалуй,
Что будет с тем, кто как-нибудь
По опрометчивости шалой
Нас вниз попробует столкнуть!
Этой же определенностью, темпераментом гражданина и солдата, редкостью линий и бескомпромиссностью заряжены стихи «Тем, кто молод пока», «Первооснова», «Дымный ворс шинели», «Бушуй!», «Спасите ваши души», «Затем!..» и, в особенности, «Признаю»:
Что, драчлив?
Признаю не споря.
А откуда и быть мне, кстати,
Усыпляющим ветром с поля,
Новомодным пальто на вате?..
...Я веселым и в тон одетым,
Зная, чьи и где интересы,
На приемы шел к президентам
И к бандитам из желтой прессы.
Что ж мне, травкой стлаться под ноги,
«Рад стараться!» — бубнить кому-то?
Я, как вечный солдат в дороге,
В полной форме встречаю утро.
И пока душа не остыла,
Не сплыла на покой по мраку,
Ради жизни — на силу сила!
— Подымаюсь рывком в атаку!
По-своему привлекательны и остроумны пародийные стихи из раздела «Подражания моде». Первенствует здесь «Вселенная на квасе», лукавая имитация довольно распространенного строчкогонства белым стихом, обычно неоправданно длинным и перегруженным наукообразными разглагольствованиями. Пародия жжет, но на мой взгляд, все же малость проигрывает из-за отсутствия адресата. Язвительно, прямолинейно действуют заключительные строчки из «Главной темы», сатирической миниатюры, высмеивающей некоторых поэтических перестарков, добрый десяток лет исправно бреющих бороды, но бравирующих своей молодостью:
Самих себя поем — дневно ли, звездно ли,
Свой рост, свой ум, талантливость свою,
Что? Мы героя времени не создали?
Так некогда ж! Поем.
Цвень-цвень! Фью-фью!
Иронические достоинства в пародийных стихах Николая Грибачева, как говорится, налицо, но пародийные стихи все-таки явно уступают по силе воздействия взволнованному, по-настоящему гневному и трепетному стихотворению «Сталь и моль», созданному по крупному счету, пронизанному историзмом. Поэт ставит перед собой задачу раскрытия взаимоотношений старшего, революционного поколения отцов с поколением молодых людей, принимающих эстафету строительства нового мира. Воспевая нержавеющую сталь героических деяний отцов, закаленных в бою и в труде, перенесших тяжкие испытания и достигших старости, Николай Грибачев восклицает:
Но не зря им муки
Были суждены,
Но не зря их руки
Были сплетены.
Травы в росах поздних,
Песня соловья —
На дорогах
Звездных
Их Сыновья!
Но, к сожалению, сыновья сыновьям рознь. Попадаются еще в среде молодежи этакие дремотные хлыщи, с напускным «шиком» усталости поплевывающие на вся и на всех, с издевкой брюзжащие о прошлом и настоящем. Вот про таких лоботрясов, вернее, вот про такую моль, осмелившуюся вершить свой насекомый суд над горделивой старостью отцов, и говорит возмущенный поэт во весь размах грозного сарказма:
Так не лезь ты, модник,
Как кур во щи,
девок-однодневок
Ступай ищи,
Чадом ресторанным
Кидай их в сон,
Портновским стараньем
Дави фасон.
Только здесь ты полностью
Вьїкинь спесь, с
Грубостью и пошлостью
Брось, не лезь.
По чужим,
По подленьким
Не ползи следам,
Не глумись над подвигом —
В зубы Дам!
Иному всепрощающему, может статься, такой финал покажется непедагогичным, недостаточно деликатным, а я лично нахожу его закономерным, в самый раз. Общеизвестны успехи Николая Грибачева в области публицистической деятельности и в области художественного рассказа, но, упоминая об этом, я даже в малой мере не ставлю перед собой задачу анализировать Грибачева-прозаика. Это — особая тема для разговора, требующая и специального понимания предмета и места для разбора. Я лишь включил в круг своего внимания полюбившиеся мне стихотворные работы Николая Грибачева. Поэтому закончу статью примерно тем, с чего начал: многое успел сделать поэт! Щемит сердце, когда перечитываешь стихотворение «В пути», в котором, как в гулком весеннем лесу, перекликаются юность и зрелость и, как в зеркале майского половодья, отражается трудно завоеванная слава мастера:
...Соловьи поют — осатанели.
Рощи дремлют.
А навстречу мне
В куртке, перешитой из шинели,—
Паренек с котомкой на спине.
Сероглазый, русый, крепко сбитый —
День весны моей полузабытой,
Молодость без шрамов и наград.
— Ты куда?
— Учиться в Ленинград!
Сторонюсь, тропинку уступая.
И, забыв, тотчас же про меня,
Он уходит, словно утопая
В теплых травах, в синей дымке дня,
Над рощей облака теснятся,
И дорога катится за холм,
И готов я жизнью поменяться
С незнакомым этим пареньком.
1967
Комментариев нет:
Отправить комментарий